"Про ангелов и учителей"

Большую премию литературного конкурса «Заветная мечта» (2008) детское жюри присудило книге Марины Аромштам «Когда отдыхают ангелы» (издательство «КомпасГид»). Особенно  в романе  поражает идея о том, что, оказывается, когда ты делаешь добрые дела, твой ангел отдыхает и может помочь кому-нибудь еще. 
  Интервью А.Бондаревой с М.Аромштам:

– А что Вы сами делаете для того, чтобы Ваш ангел отдыхал?
– (Смеется.) Все-таки не стоит путать автора и человека, я была бы слишком амбициозной, если бы подняла руку к козырьку и сказала, будто все в порядке, ангелы отдыхают. Я, безусловно, стараюсь жить по каким-то нравственным принципам, но не знаю, достаточно ли их для того, чтобы у ангелов появилось свободное от меня время.
– Как Вам пришла эта блестящая идея про ангелов?
– Самое фантастическое, с чем сталкиваются читатели в моей книжке, на самом деле реально. В этой повести очень мало придуманного. Сюжет про ангелов взят из жизни, он был подарен мне в сложных обстоятельствах. Потом я действительно рассказывала эту историю своим ученикам, многие из которых стали прототипами моих персонажей. Они на нее как-то отреагировали. А потом забыли. И вспомнили о ней только после того, как прочитали эту книжку.
– И у первоклассницы Алины, от лица которой идет повествование, был прототип?
– Конечно. Но он самый условный, потому что у меня в классе было две ученицы, которые дали героине имя Алина. Эта линия наиболее придуманная.
– А кому адресована Ваша книга? Хотя речь и идет о начальной школе, проблемы в тексте поднимаются серьезные. К тому же учительница Марсем иногда высказывается о детях так круто, что мало не покажется…
– Конечно, книга не для маленьких. Условно роман написан для людей от 14 лет. А вообще – она для тех, кого тема школы, взаимоотношений детей и взрослых почему-то волнует.
– Я правильно поняла, что Вы около 20 лет проработали в школе, и именно этот опыт лег в основу образа Марсем?
– Да, следы профессиональной деформации скрыть трудно (смеется), хотя уже десять лет я занимаюсь журналистикой. Но от прошлого не могу отказаться, оно в меня въелось.
– А вообще, детскому писателю обязательно быть педагогом?
– Нет. Отечественная и западная литература доказывает, что к детскому писательству люди приходили из самых разных областей. Может быть, вопрос стоило поставить наоборот: насколько характерно для учителя открывать для себя писательскую стезю? В мировой литературе есть очень яркие имена, вышедшие из педагогической среды. Сельма Лагерлеф изначально писала учебник по географии, из него-то и вырос Нильс с дикими гусями. Сказка Лагерлеф стала неподражаемым образцом детской книги. Другой пример – немецкий писатель Михаэль Энде, придумавший «Бесконечную историю», был преподавателем. Японец Кэндзиро Хайтани, чья книжка «Взгляд кролика» недавно вышла в издательстве «Самокат», также работал в школе. Он вообще учительствовал достаточно долго, поэтому очень рельефно нарисовал японскую школу. Сразу чувствуется: он знает школьные реалии не понаслышке. Ну, и о Макаренко нельзя не вспомнить. Он завещал написать на могильном камне «Писателю Макаренко».
– А как Вы поняли, что пора переходить к писательству?
– На этот вопрос я, наверное, не смогу ответить, хотя моя трудовая биография четко делится на три части. Я действительно очень долго была учителем. А внутри этой профессии, как известно, нужно выживать, чтобы она тебя не съела. Поэтому чем я только ни занималась: праздники детям устраивала, придумывала игры, ставила пьесы. Я написала свою первую заметку для школьной газеты, показала ее одному приятелю, а он работал в «Учительской газете». Заметка ему так понравилась, что он руками всплеснул и понес ее в редакцию. С этой заметки начался новый этап в моей жизни – вхождение в журналистику. Но параллельно я продолжала писать текстики и для детей – диктанты и маленькие пьески. Все хотела, чтобы моим ученикам было жить легче и интересней. И вот ведь какая странная история получилась: хотела научить своих учеников писать сочинения, в итоге научилась писать сама. В какой-то момент я начала записывать свои впечатления и переживания, связанные с детьми. Статьи стали публиковать, потом предложили мне вести педагогический журнал. Через год после того, как я стала писать активно, я выпустила класс и ушла из школы. Полтора года, правда, пришлось совмещать преподавание и журналистику. Надо было школьное дело до конца довести.
Переход в журналистику был очень сложным. Мои новые товарищи по цеху в большинстве своем окончили журфак. А про меня знали: я училка. Так меня и воспринимали. Я долго чувствовала свою «нелегитимность» и вроде бы ограниченность. Наверное, так оно и было, но я, мне кажется, быстро училась этому ремеслу.
Почему я стала писать художественные тексты, не знаю. Однажды сочинила рассказик и отправила в «Кукумбер» по электронной почте. Редактор «Кукумбера» Дина Крупская ответила: «Присылайте все, что у вас есть». А у меня больше ничего и не было. Мне даже совестно стало – что у меня ничего нет. И я начала торопиться. Стартовать в качестве писателя в 47 лет, значит, постоянно ощущать дефицит времени. Два года прошло после первого рассказа – и я две книжки написала. «Когда отдыхают ангелы» – вторая. Первая еще не издана.
– Кстати, в этом романе Вы пишете: «Чтение – вещь интимная, глубоко личная. Книга человеку друг, а не чиновник высшего ранга. И никто не имеет права принуждать меня читать». А как же в таком случае быть со школьной программой?
– Эта беда, которую я пыталась решить, работая учительницей. Например, я не учила детей читать по Букварю. Я использовала специальную методику – так называемую образную методику обучения грамоте. Мы сочиняли вокруг каждой буквы сказки. Играли в игры со словами. Затем «открыли» классную библиотеку. Наступил момент, когда каждый ребенок должен был подойти к стеллажу и выбрать себе книгу, которую хотел бы читать. Ту, которая была ему по силам. И каждый наш день начинался с 20 минут свободного чтения самостоятельно выбранной книжки. Этот опыт я и описываю в «Ангелах...».
– Кстати, почему Марсем читает детям именно «Короля Матиуша Первого» Януша Корчака?
– Дети выбирают себе любимые книги, так же поступает и учительница. Эта книга для меня очень важна. Я, как и Марсем, читала ее своим ученикам перед расставанием, мне хотелось, чтоб эта повесть осталась с ними. Марсем хочет того же. Ведь «Король Матиуш Первый» – не только чудесная сказочная повесть. Это еще и детский «учебник» по психологии, социологии и праву. Вообще у меня есть три любимые детские книги: «Маугли» Киплинга, «Матиуш» Корчака и «Повелитель мух» Голдинга. Эти тексты адресованы разным возрастам. Киплинг – книжка для пяти–шестилетних детей, Корчак рассчитан на детей 10–12 лет, а Голдинг – на подростков. Я бы эти книги читала вслух всем детям.
– И все-таки после всех метаний и рассуждений Марсем, что движет педагогом: любовь или нечто другое?
– Мне кажется, слово «любовь» вообще следовало бы вычеркнуть из педагогического лексикона. Оно провоцирует на злоупотребление и мало что объясняет. Скорее – запутывает. Учителем, безусловно, движет энергия заблуждения. И эта профессия по своей сути глубоко трагическая, потому что педагог очень редко достигает поставленной цели. Чем выше и чище эта цель, тем она более невероятна. А другие и ставить не имеет смысла. Иными словами, педагог слишком часто ошибается и в своих прогнозах, и в своих методах. Единственное, что в какой-то мере искупает его ошибки, – честность взаимоотношений с детьми и серьезность, глубина переживаний. Об этом и я пыталась рассказать в своем романе.
– Но не слишком ли сурово Марсем судит об учениках?
– Она относится к ним честно. Думает о детях как об обычных людях, и поэтому ее отношения с ними сложны: ведь все ученики разные, каждый – со своим характером, со своей волей. Знаете, без чего учитель не может быть учителем? Без умения взаимодействовать с чужими волями. Любой молодой практикант, входящий в класс, чувствует себя дрессировщиком, попадающим в клетку с дикими зверями. Перед ним тридцать учеников, каждый со своей волей. И эти воли чаще всего желают чего-то своего, совсем не того, что нужно в данный момент учителю. Эти детские воли при любом столкновении с волей взрослого начинают сопротивляться – всему «доброму, светлому и вечному», что желают им навязать. И вот если у учителя нет умения противостоять разнонаправленным детским волям, то такой человек педагогом быть не может. Учительский талант – это умение продавливать свою волю наименее травматичными средствами. И это, к сожалению, незаменимо в школьной системе.
– А что должен делать писатель, чтобы дети его услышали и, более того, стали читать его книги?
– Дело писателя – писать, он ни над кем не властен.
– Но Вы же не будете отрицать того, что детская и взрослая литература – вещи разные?
– Психологически точно угаданное попадание – вот что делает книгу – взрослую или детскую – «читаемой»: когда у читателя возникает возможность идентифицироваться с кем-то из героев, узнать в нем самого себя, свои проблемы, которые он сам не мог сформулировать и выговорить. Это и есть встреча писателя и читателя.
– А с чем Вы связываете тот факт, что в русской литературе не принято говорить о детских проблемах? Вообще в России жанр подросткового романа как-то не приживается. У нас чаще с детьми сюсюкают…
– Совершенно с этим не согласна. Ведь именно в русской литературе впервые появилась одиозная трилогия «Детство», «Отрочество», «Юность». А теперь у нас существует целая обойма таких «детств» и «отрочеств», с помощью которых писатели пытались понять ребенка. Если литература когда-то и сюсюкала с детьми, то на стыке XIX и ХХ веков. Но этот тон соответствовал образу ребенка, доминирующему в общественном сознании. А в начале ХХ века возникла гигантская фигура Чуковского, совершившего перелом в детской литературе. Вот уж у кого нет никакого сюсюканья! Чуковский испытал сильное влияние английской литературы, а она лишена мягкости. Посмотрите: все его сказки построены на конфликтах, там всякое возможно – одни персонажи поедают других или убивают друг друга. Чего только стоит сложный образ Крокодила, проглотившего солнце! Что же касается отечественного подросткового романа, тут мне сложно судить. Когда я была маленькой, то читала Волкова, Софью Прокофьеву, Марка Твена, Дефо, Стивенсона. Потом, в четвертом классе, пришла очередь Дюма и Джека Лондона. А в седьмом классе я переключилась на Гюго, в котором завязла, и читала один его роман за другим. Поэтому отечественные школьные повести я миновала.
– А как, по-вашему, выглядит сегодняшняя детская литература?
– Мне трудно говорить обо всем спектре. В последнее время пытаюсь осмыслить современную литературу для маленьких. И тут стоит говорить именно о явлении детской книги: литература как таковая уступает место арт-продукту. Текст уже не существует (а порой и не имеет ценности) без картинок и книжной архитектуры. К тому же подобные проекты, в основном, переводные, наши издатели очень робко экспериментируют и сами мало что придумывают – как правило, привозят из-за рубежа готовые книжные макеты и тут их реализуют. Сегодня в почете коротенькие, даже рудиментарные тексты. Отчасти понятно, почему это происходит: книжка изо всех сил противостоит мощной визуальной среде. Другое дело, что упрощение текста и комиксные тенденции просматриваются уже и в книгах для детей более старшего возраста. И когда ты видишь такие странные вещи, адресованные младшеклассникам и даже подросткам, охватывает тоска. Что же говорить о книгах для взрослых… На рынке уже существует философия в комиксах…
– Считается, что люди не читают работы Канта и Фрейда, потому что это очень сложная литература. А если им все разъяснить и упростить, изобразить в виде комикса, глядишь, да и прочтут…
– И поумнеют? Вряд ли. Схема по Канту или Фрейду – всего лишь схема. Она не равна содержанию их произведений. Тут какие-то другие задачи решаются. Какие – нужно подумать.
    "Читаем вместе".-2010 .-№10.